Неточные совпадения
— Я двенадцать лет живу в этом доме и могу сказать перед богом, Николай, — продолжал Карл Иваныч, поднимая
глаза и табакерку к потолку, — что я их любил и занимался ими больше, чем ежели бы это были мои
собственные дети.
Если же кто и производил обыск и ревизовку, то делал это большею частию для своего
собственного удовольствия, особливо если на возу находились заманчивые для
глаз предметы и если его
собственная рука имела порядочный вес и тяжесть.
Он проговорил это с видом какого-то подмигивающего,веселого плутовства, не спуская
глаз с Раскольникова. Раскольников побледнел и похолодел, слыша свои
собственные выражения, сказанные Соне. Он быстро отшатнулся и дико посмотрел на Свидригайлова.
Тысячу бы рублей в ту минуту я дал, своих
собственных, чтобы только на вас в свои
глаза посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли, после того как он вам «убийцу» в
глаза сказал, и ничего у него, целых сто шагов, спросить не посмели!..
— Вот и изменило вам хваленое чувство
собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал
глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, — прибавил он вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
«Молодые люди до этого не охотники», — твердил он ей (нечего говорить, каков был в тот день обед: Тимофеич
собственною персоной скакал на утренней заре за какою-то особенною черкасскою говядиной; староста ездил в другую сторону за налимами, ершами и раками; за одни грибы бабы получили сорок две копейки медью); но
глаза Арины Власьевны, неотступно обращенные на Базарова, выражали не одну преданность и нежность: в них виднелась и грусть, смешанная с любопытством и страхом, виднелся какой-то смиренный укор.
Поля, все поля тянулись вплоть до самого небосклона, то слегка вздымаясь, то опускаясь снова; кое-где виднелись небольшие леса и, усеянные редким и низким кустарником, вились овраги, напоминая
глазу их
собственное изображение на старинных планах екатерининского времени.
Город с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов, двери, ворота, солидные люди поехали куда-то на
собственных лошадях, по улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками в руках, нахлобучив шляпы и фуражки на
глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники» собрались на Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, — улицы снова опустели, окна закрылись, город уныло притих.
Надо, чтоб я не
глазами, на чужой коже, а чтоб
собственными нервами, костями и мозгом костей вытерпел огонь страсти, и после — желчью, кровью и потом написал картину ее, эту геенну людской жизни.
Вера, по настоянию бабушки (сама Татьяна Марковна не могла), передала Райскому только глухой намек о ее любви, предметом которой был Ватутин, не сказав ни слова о «грехе». Но этим полудоверием вовсе не решилась для Райского загадка — откуда бабушка, в его
глазах старая девушка, могла почерпнуть силу, чтоб снести, не с девическою твердостью, мужественно, не только самой — тяжесть «беды», но успокоить и Веру, спасти ее окончательно от нравственной гибели,
собственного отчаяния.
Его увлекал процесс писанья, как процесс неумышленного творчества, где перед его
глазами, пестрым узором, неслись его
собственные мысли, ощущения, образы. Листки эти, однако, мешали ему забыть Веру, чего он искренно хотел, и питали страсть, то есть воображение.
Райский на другой день с любопытством ждал пробуждения Веры. Он забыл о своей
собственной страсти, воображение робко молчало и ушло все в наблюдение за этой ползущей в его
глазах, как «удав», по его выражению, чужой страстью, выглянувшей из Веры, с своими острыми зубами.
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и слезы появились уже в
глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое
собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
Он так и говорит со стены: «Держи себя достойно», — чего: человека, женщины, что ли? нет, — «достойно рода, фамилии», и если, Боже сохрани, явится человек с вчерашним именем, с добытым
собственной головой и руками значением — «не возводи на него
глаз, помни, ты носишь имя Пахотиных!..» Ни лишнего взгляда, ни смелой, естественной симпатии…
А к гостинцам я даже не притронулся; апельсины и пряники лежали передо мной на столике, а я сидел, потупив
глаза, но с большим видом
собственного достоинства.
Что за плавание в этих печальных местах! что за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от
глаз чуть не
собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не бывает, а половина июля!
Привалов напрасно искал
глазами хотя одного живого места, где можно было бы отдохнуть от всей этой колоссальной расписанной и раззолоченной бессмыслицы, которая разлагалась под давлением
собственной тяжести, — напрасные усилия.
Но здесь совсем другое: эти бронзовые испитые лица с косыми темными
глазами глядят на вас с тупым безнадежным отчаянием, движения точно связаны какой-то мертвой апатией даже в складках рваных азямов чувствовалось эта чисто азиатское отчаяние в
собственной судьбе.
— Послушайте… — едва слышно заговорила девушка, опуская
глаза. — Положим, есть такая девушка, которая любит вас… а вы считаете ее пустой, светской барышней, ни к чему не годной. Что бы вы ответили ей, если бы она сказала вам прямо в
глаза: «Я знаю, что вы меня считаете пустой девушкой, но я готова молиться на вас… я буду счастлива
собственным унижением, чтобы только сметь дышать около вас».
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими
глазами, или что-нибудь слышали
собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Воспитанная в самых строгих правилах беспрекословного повиновения мужней воле, она все-таки как женщина, как жена и мать не могла помириться с теми оргиями, которые совершались в ее
собственном доме, почти у нее на
глазах.
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в сестры милосердия. Я закрываю
глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала
собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
Смеялись тоже у нас, в трактире особенно, над
собственным откровенным и публичным тогдашним признанием Мити (не в
глаза ему, конечно, смеялись, в
глаза ему смеяться было несколько опасно), что от Грушеньки он за всю ту «эскападу» только и получил, что «позволила ему свою ножку поцеловать, а более ничего не позволила».
И как ни был он придавлен своим
собственным горем, но
глаза его невольно остановились на ней со вниманием.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее
собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал
глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее
собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Старосты и его missi dominici [господские сподручные (лат.).] грабили барина и мужиков; зато все находившееся на
глазах было подвержено двойному контролю; тут береглись свечи и тощий vin de Graves [сорт белого вина (фр.).] заменялся кислым крымским вином в то самое время, как в одной деревне сводили целый лес, а в другой ему же продавали его
собственный овес.
Он был камердинером Сенатора и моего отца во время их службы в гвардии, добрый, честный и трезвый человек, глядевший в
глаза молодым господам и угадывавший, по их
собственным словам, их волю, что, думаю, было не легко.
Прошло сорок лет, а у меня до сих пор еще мелькают перед
глазами редкости этих четырех больших комнат его
собственного дома по Хлебному переулку.
Но этого в действительности не было. По отъезде из Дубно обратно в Житомир я почти весь год провел в бродяжничестве по окрестностям и как-то слишком скоро забыл и Люню, и ее черные
глаза, и даже
собственную необыкновенную храбрость…
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на
глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными
глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя в классной больше дома, чем в
собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
Галактион вскочил со стула и посмотрел на отца совсем дикими
глазами. О, как он сейчас его ненавидел, органически ненавидел вот за эту безжалостность, за смех, за самоуверенность, — ведь это была его
собственная несчастная судьба, которая смеялась над ним в
глаза. Потом у него все помутилось в голове. Ему так много было нужно сказать отцу, а выходило совсем другое, и язык говорил не то. Галактион вдруг обессилел и беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.
У Галактиона кружилась голова от этих мыслей, и он уже слышал шум своего
собственного парохода, его несла вперед живая дорога, и он даже закрывал
глаза от душевной истомы.
Старушка любила пожаловаться новому зятю на его предшественников, а он так хорошо умел слушать ее старческую болтовню. Да и вообще аккуратный человек, как его ни поверни. Анфусе Гавриловне иногда делалось смешно над Агнией, как она ухаживала за мужем, — так в
глаза и смотрит. Насиделась в девках-то, так оно и любопытно с своим
собственным мужем пожить.
Спокойно посмотрев на сестру своими странными
глазами, Харитина молча ушла в переднюю, молча оделась и молча вышла на улицу, где ее ждал свой
собственный рысак. Она ехала и горько улыбалась. Вот и дождалась награды за свою жалость. «Что же, на свете всегда так бывает», — философствовала она, пряча нос в новый соболий воротник.
Перед
глазами широко расстилается Лиман, впереди чуть видна туманная полоса — это каторжный остров; налево, теряясь в
собственных извилинах, исчезает во мгле берег, уходящий в неведомый север.
Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим
глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится на землю и подползет к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда
собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась; опять садится на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.
Укрывательство же утки от селезня, его преследованье, отыскиванье, гнев, наказанье за побег и за то, если утка не хочет лететь с ним в другие места или отказывает ему в совокуплении, — разоренные и растасканные гнезда, разбитые яйца, мертвых утят около них, — все это я видел
собственными моими
глазами не один раз.
Пока дядя Максим с холодным мужеством обсуждал эту жгучую мысль, соображая и сопоставляя доводы за и против, перед его
глазами стало мелькать новое существо, которому судьба судила явиться на свет уже инвалидом. Сначала он не обращал внимания на слепого ребенка, но потом странное сходство судьбы мальчика с его
собственною заинтересовало дядю Максима.
Между тем совсем рассвело; наконец он прилег на подушку, как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии, и прижался своим лицом к бледному и неподвижному лицу Рогожина; слезы текли из его
глаз на щеки Рогожина, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих
собственных слез и уже не знал ничего о них…
— Единственно на минуту, многоуважаемый князь, по некоторому значительному в моих
глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал в руках. Лицо его было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком
собственного достоинства. Князь пригласил его садиться.
— Именно, князь, и как прекрасно вы это объясняете, сообразно с
собственным вашим сердцем! — восторженно вскричал генерал, и, странно, настоящие слезы заблистали в
глазах его.
Лаврецкий невольно поднялся со стула; Марья Дмитриевна тоже встала и, проворно зайдя за ширмы, вывела оттуда Варвару Павловну. Бледная, полуживая, с опущенными
глазами, она, казалось, отреклась от всякой
собственной мысли, от всякой воли — отдалась вся в руки Марьи Дмитриевны.
Свои
собственные вопросы следователь проверял по выражению лиц Ястребова и Кишкина, которые не спускали
глаз с Родиона Потапыча.
Бога ради не принуждайте себя; прекратить этой работы вы, верно, не согласитесь — братец ваш и не смеет этого просить, но убеждает вас не торопиться для него со вредом для ваших
глаз, которых сохранение ему дороже своих
собственных.
Эта высокая цель жизни самой своей таинственностию и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла душу мою — я как будто вдруг получил особенное значение в
собственных своих
глазах: стал внимательнее смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости, наблюдал за собою, как за частицей, хотя ничего не значущей, но входящей в состав того целого, которое рано или поздно должно было иметь благотворное свое действие.
И при этом он делал вид, что млеет от
собственного пения, зажмуривал
глаза, в страстных местах потрясал головою или во время пауз, оторвав правую руку от струн, вдруг на секунду окаменевал и вонзался в
глаза Любки томными, влажными, бараньими
глазами. Он знал бесконечное множество романсов, песенок и старинных шутливых штучек. Больше всего нравились Любке всем известные армянские куплеты про Карапета...
Но мне надобно было увериться во всем своими
глазами, своим
собственным опытом…
Он опять меланхолически скосил
глаза в сторону Машеньки и опять показал мне свою фистулу."Знает ли она, что у него под скулой фистула?" — невольно спросил я себя и тут же, внимательно обсудив все обстоятельства дела, решил, что не только знает, но что даже, быть может, и пластырь-то на фистулу она сама,
собственными ручками, налепляет.
Но когда я, со слезами на
глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что в видах его же
собственной пользы лучше, ежели дело его будет в руках человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но не сочувствовать им — не могу!), когда я, наконец, подал ему стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька, из этого чувствительного, но не питающего к начальству доверия человека я вью веревки!
Собственные его чиновники особых поручений, народ молодой и ветреный, в
глаза смеялись над ним, рассказывая всякие небылицы.